23 октября исполнилось пять лет со дня захвата чеченскими боевиками заложников в музыкальном театре на Дубровке. Российские власти до сих пор скрывают подробности трагедии.

Игорь Трунов – адвокат, представляющий интересы пострадавших в деле “Норд-Оста”, первый вице-президент Федерального союза адвокатов России – считает, что распространяемые властями домыслы, несоответствующие действительности, направлены на оправдание лиц, ответственных за гибель людей. Интервью DW-WORLD.DE.

DW-WORLD. DE: Игорь Леонидович, какая сейчас ситуация с делом “Норд-Оста”?

Игорь Трунов: Внимание СМИ – это определенные гарантии моей безопасности. Если бы не было внимания СМИ, то со строптивыми адвокатами, которые идут против власти в России, имеется достаточно средств борьбы. Первоначально такие попытки осуществлялись – здесь у нас отключали свет, осуществляли давление на меня, в том числе физическое, но, тем не менее, до крайностей дело не дошло.

Вообще дело по “Норд-Осту” – это еще и вопрос создания гражданского общества. Потому что пока у нас не появится социально активных граждан, которые отстаивают свои права, разговоры о независимом суде, о борьбе с коррупцией – просто невозможны. Потому что чиновник сам с собой бороться не может. И изначальная активность потерпевших “Норд-Оста” была равна нулю. Сейчас эти люди не боятся выступать.

– Каких результатов вы смогли добиться?

– Если брать в деталях то, что произошло за последние пять лет, то по-прежнему достижения довольно слабые. Общее количество тех исков, которые я заявил в интересах потерпевших, было 82, из них рассмотрено 62. В части материально вреда удовлетворили 38 исков, 19 из них – в интересах детей, чьи родители погибли.

Противостояние общества и власти – это то, что нам досталось от времен СССР, и, конечно, было бы опрометчиво думать, что можно сразу переломить ситуацию. Страх у людей впитался в волосы и ногти. Это страх уничтоженных миллионов в лагерях и тюрьмах. Поэтому мы имеем тот суд, который нельзя называть независимым. Поэтому мы имеем как следствие, результаты не очень утешительные, хотя они, конечно, есть

– И какие выплаты получили пострадавшие?

– Самая большая помесячная сумма – 8300 рублей. Наименьшую сумму получила бабушка, у которой погибло двое детей и осталось на иждивении два несовершеннолетних ребенка – 256 рублей месячного обеспечения, что не просто смешно, а кощунственно. Единовременные выплаты составляли от 2700 рублей и до 75 тысяч 467 рублей.

Интересную картину мы имеем по иностранным гражданам. При освобождении заложников погибли граждане Украины, Казахстана, США и Нидерландов. В интересах родственников этих погибших мы заявили 6 исков, и по всем им был отказ, как по возмещению морального, так и материального ущерба. При том, что в законе иностранцы прописаны отдельной строкой и отдельной нормой права.

– А что, российскому государству денег жалко?

– Самое печальное в этой ситуации, что мне вопросы задают, а я сам задать их не могу. А у меня вопросов не меньше. Но я ничего ответить не могу, потому что не я это решение принимаю. Когда я пытаюсь задать вопрос в суде, то там есть такая формулировка: суду вопросы не задают, он находится над схваткой.

– Какие сейчас рассматриваются иски по делу “Норд-Оста” в Страсбургском суде?

– Сейчас рассматривается мое обращение в интересах 58 потерпевших “Норд-Оста”. Недавно мы получили ответ Российской Федерации объемом в 1452 страницы. Пришел он неупакованный, разорванный и в нем не хватало 179 страниц. По этому меморандуму мы пишем наши возражения, которые нужно представить в Европейский суд до 12 ноября. Они уже готовы.

Помимо этого мы планируем обратиться в Следственный комитет Генеральной прокуратуры с просьбой проверить факты нарушения уголовного законодательства и решить вопрос о наличии состава преступления в деятельности тех лиц, которые готовили этот меморандум. Потому что, изучив этот меморандум, мы нашли целый ряд нестыковок, подмен понятий и цифр. И мы считаем, что это не случайность, не халатность, а умышленное деяние.

– Вы можете привести примеры таких нестыковок?

– К примеру, Российская Федерация делает вывод, что были проведены “крайне эффективные лечебные мероприятия”. Согласно меморандуму, из 656 пострадавших, находившихся в больничных стационарах, умерло 6 человек, что составляет 0,9 процента и доказывает крайне высокую эффективность проводившихся лечебных мероприятий. Мы берем материалы уголовного дела, показания главврачей больниц и главного врача правительства Москвы Сельцовского. Выходит цифра, что в больницах умерло не 6 человек, а 71. И это, конечно, полностью меняет картину. Получается, что смертность составила 10,8 процента, а среди детей – 25 процентов.

– Могли ли эти нестыковки быть результатом непрофессионализма тех, кто готовил меморандум, ведь совершенно ясно, что поднять материалы уголовного дела не составит проблем?

– Расчет был на то, что мы не будем перепроверять. Вот мы идем дальше. В меморандуме говорится, что при заминировании использовалось около 30 взрывных зарядов, из которых два устройства имели мощность по 50 килограмм в тротиловом эквиваленте, остальные – мощностью 3,4 килограмма в тротиловом эквиваленте. Они были установлены в различных частях здания, в том числе и на крыше.

В материалах уголовного дела указывается, что самые большие два заряда имели тротиловый эквивалент по 5,9 килограмма, а не 50. Упоминания о зарядах весом 3,4 килограмма в тротиловом эквиваленте, которые были установлены в различных частях здания, в том числе и на крыше, в материалах дела вообще отсутствуют. Всего зарядов было 23 штуки, а не 30. Домыслы, несоответствующие действительности, направлены на оправдание лиц, ответственных за гибель людей.

Какой был вывод сделан в меморандуме? “Наличие в здании значительного количества установленных террористами и ими же подготовленных взрывных устройств, мощность которых была достаточна не только для убийства всех лиц, захваченных в заложники, но и для разрушения самого здания дома культуры, а также расположенных поблизости зданий”. А в материалах дела говорится о том, что три заряда не были снабжены детонаторами, в остальных не были установлены исполнительные механизмы. Также говорится о том, что расчеты экспертов-взрывотехников ФСБ России не выявили необратимость разрушения здания и отдельных его элементов – колонн, даже в случае целенаправленного складирования и единовременного подрыва всех зарядов в одной наиболее слабой точке здания.

Понятно, что краски в меморандуме сгущаются для того, чтобы оправдать применение газа.

– А что говорится в меморандуме о газе, который был использован в ходе освобождения заложников?

– В данном случае в меморандуме утверждается, что как разработка, так и применение властями Российской Федерации упомянутого вещества, полностью соответствовали требованиям Пражской конвенции ООН 1993 года о запрещении применения химического оружия. Но газ нигде не называется. Его в меморандуме называют “упомянутое выше газообразное вещество”. Как называется этот газ, не говорится ни в меморандуме, ни в материалах уголовного дела. То есть на основании чего делается вывод, если не называется газ, непонятно. Тогда мы говорим, что как минимум, это голословно. А как максимум, если вы боитесь называть газ и говорите, что он не является химическим оружием, тогда вывод совершенно противоположный.

Весь меморандум состоит из таких нестыковок. Поэтому у меня есть подозрение, что эта подтасовка, которая ведет к определенным удобным и выгодным выводам, сделана умышленно. И это подтасовка подпадает под понятие уголовно наказуемого деяния.

Беседовал Сергей Морозов